Дата расстрела польских военнослужащих в Катыни была установлена на основании документальных свидетельств, найденных на трупах.
Согласно немецким данным, в Козьих Горах в марте — июне 1943 года было эксгумировано 4143 трупа, а согласно польским данным, — 4243. По немецким данным, 2815 (67,9%) из них были опознаны. Польские данные в этом случае расходятся с немецкими — Польский Красный Крест поначалу заявил об опознании 2730 человек, однако опубликованный поляками в 1944 году в Женеве официальный список опознанных катынских жертв составляет 2636 человек.
Такие расхождения немецких и польских данных, касающиеся эксгумированных и опознанных поляков, очень показательны. Скорее всего, они свидетельствуют о том, что поляки были вынуждены изъять из своих списков фамилии 179 эксгумированных и опознанных в Козьих Горах польских офицеров, поскольку их настоящая судьба явно противоречила немецкой версии.
Опознание трупов проводилось по найденным документам и предметам с именами владельцев. В основном это были офицерские удостоверения или другие именные документы (паспорта, индивидуальные жетоны и пр.). На многих трупах были обнаружены крупные суммы денег, ценные вещи и предметы военной амуниции. Надо отметить тот факт, что в советских лагерях польским военнопленным запрещалось иметь при себе деньги на сумму более ста рублей или ста злотых, ценные вещи, воинские документы, предметы военного снаряжения и т. д.
Ю. Мацкевич дал этому совершенно наивное объяснение. В апреле 1943 года Козьи Горы посетили иностранные корреспонденты. Они задали сопровождавшему их полковнику фон Герсдорфу вопрос: «Почему большевики оставили на телах убитых все документы и не забрали себе ценности?» — «Потому, — ответил Герсдорф, — что в 1940 году большевики не подумали, что убитые ими где-то в глубине России, под Смоленском, могут быть вскоре выкопаны и опознаны каким-то их врагом».
По всей вероятности, ни Мацкевич, ни полковник Герсдорф ничего не знали о пункте 10 «Временной инструкции о порядке содержания военнопленных в лагерях НКВД» от 28 сентября 1939 года, в соответствии с которым «принятые лагерем военнопленные, перед тем как разместить их в бараки, проходят осмотр... Обнаруженное оружие, военные документы и другие запрещенные к хранению в лагере предметы отбираются».
Следует отметить, что весной 1940 года была проведена сверхсекретная операция, поэтому если бы поляков расстреляли сотрудники НКВД, то они бы незамедлительно изъяли любые документы и вещи, позволяющие идентифицировать трупы.
Такое категорическое требование об обязательном изъятии любых вещей, позволяющих опознать личность расстрелянного, содержала должностная инструкция НКВД СССР по производству расстрелов, которой сотрудники наркомата безусловно придерживались в любых ситуациях.
Так, летом и осенью 1941 года немцы, преследуя пропагандистские цели, публично вскрывали в оккупированных советских городах могилы, в которых были захоронены люди, на самом деле расстрелянные сотрудниками НКВД. Но никаких документов или именных вещей в тех могилах не было — жертвы пришлось опознавать исключительно на основании показаний родственников или знакомых.
Не было обнаружено никаких документов, позволяющих установить личности, и на трупах заключенных тюрем Прибалтики, Западной Украины и Белоруссии. Узников этих тюрем в конце июня — начале июля 1941 года, отступая, в спешке расстреляли сотрудники НКВД и НКГБ по причине невозможности эвакуации. А в Козьих Горах на 2815 опознанных трупах было обнаружено 3184 предмета, позволявших установить личность погибших!
Представители общества «Мемориал» предполагают, что сотрудники НКВД придерживались требований служебной инструкции о порядке производства расстрелов: обыскивали приговоренных и отбирали у них документы и личные вещи только при проведении судебных расстрелов в помещениях тюрем. В этом случае после расстрела тела казненных перевозились к местам захоронений и сбрасывались в заранее выкопанные огромные ямы.
Однако, проводя массовые расстрельные акции, непосредственно рядом с местом захоронения, требования инструкции сотрудники НКВД якобы не выполняли: приговоренные перед расстрелом не обыскивались, документы и именные вещи у них не изымались, а трупы укладывались ровными рядами. Обосновывая такое мнение, представители «Мемориала» ссылаются на то, что при эксгумациях массовых энкавэдэшных захоронений в Куропатах, Томске, Сандармохе и других местах на трупах все-таки находили личные вещи, медальончики, записки и пр., «однако не в таком большом количестве, как в Катыни». Но никаких доказательств, что сотрудники НКВД укладывали трупы казненных ровными рядами, представители «Мемориала» не представили.
В отличие от русских, немцы в отношении пленных польских офицеров придерживались Женевской «Конвенции о содержании военнопленных» от 27 июля 1929 года, статья 6 которой гласила: «Документы о личности, отличительные знаки чинов, ордена и ценные предметы не могут быть отняты от пленных». Поэтому здесь можно сделать определенные выводы.
Вот как была установлена точная дата расстрела и захоронения польских военнослужащих в Катыни. Руководитель эксгумационных работ доктор Герхард Бутц в своем отчете настоятельно подчеркивал, что «нельзя определенно решить, сколько времени трупы пролежали в земле. При оценке следственных материалов, особенно когда вопрос касается определения даты смерти жертв, важно учитывать внешние обстоятельства каждого конкретного случая. Ввиду этого особое значение приобретают найденные документы и газеты, неоспоримо указывающие на весну 1940 года как время казни».
Российский журналист Владимир Абаринов, корреспондент радио «Свобода» в Вашингтоне, в своей книге «Катынский лабиринт» ссылается на авторитетное мнение членов комиссии академика Топорнина о том, что «даже современная судебная медицина, имея в своем распоряжении новейшие методы исследования, не в состоянии определить время расстрела с точностью до полугода». Поэтому международная комиссия, работавшая в Катыни в 1943 году по приглашению немецких оккупационных властей, этого и не сделала: дата была установлена приблизительно, по документам, найденным на останках.
Венгерский эксперт профессор Оршос для датировки захоронений предложил метод псевдокаллуса (твердые отложения на поверхности мозговой массы). Однако, по мнению специалистов комиссии Топорнина, данный метод судебно-медицинской практикой не подтвердился. Но выводов, основанных на вещественных доказательствах, это не отменяет.
Посетившего Катынь польского журналиста Ю. Мацкевича поразило то, что лес поблизости от могил «был усеян множеством газетных лоскутьев, наряду с целыми страницами и даже целыми газетами... датировка этих газет, найденных на телах убитых, указывает, если рассуждать здраво и честно, на не подлежащее никакому сомнению время массового убийства: весна 1940 года». Об этом он написал в своей книге «Катынь».
Ю. Мацкевич придавал найденным газетам особое значение как «вещественному доказательству в разрешении загадки: когда было совершено массовое убийство?». Советские газеты, датируемые началом 1940 года, находили на катынских трупах в большом количестве и в прекрасной сохранности. Но чешский эксперт доктор Ф. Гаек считал, что «невозможно поверить, что по истечении трех лет их целостность и читаемость была такая, в какой их действительно обнаружили».
Есть и еще один немаловажный факт, свидетельствующий о подлоге с газетами. В политдонесении из Козельского лагеря от 4 февраля 1940 года говорилось, что Козельский лагерь получал всего 80 экземпляров «Глоса Радзецкого» на польском языке, то есть получалось один экземпляр на 55 человек. Газет на русском языке было и того меньше. При этом пленные не имели права брать газеты в руки. В основном газеты висели на специальных стендах. Поэтому вопрос, откуда в таких условиях могли попасть в карманы трупов сотни советских газет за март — апрель 1940 года, остается открытым.
Как бы там ни было, газеты в этих могилах могут быть как косвенным доказательством вины НКВД, так и прямым доказательством правоты свидетельств К. Девалье и К. Йоханссена о фальсификации немцами катынских вещественных доказательств.
Но Ю. Мацкевич, стремясь представить незапятнанной позицию нацистов в «Катынском деле», допустил и вовсе непростительную оплошность. По горячим следам, едва вернувшись из Катыни, когда журналист еще не успел полностью осмыслить увиденное, он опубликовал статью в газете «Гонец Цодзенны».
В частности, Мацкевич пишет, что Катынский лес в этом месте выглядит мерзко. Так, как выглядит пригородный лесок после маевок, когда «любители природы», уходя, оставляют после себя объедки, окурки, бумажки, мусор. В Катыни среди этого мусора растут бессмертники. Но, оказывается, никакой это не мусор: восемьдесят процентов «мусора» — деньги. Польские бумажные банкноты, преимущественно большого достоинства. Некоторые в пачках по сто, пятьдесят, двадцать злотых. Лежат кое-где и отдельные мелкие — по два злотых — купюры военного выпуска...
Так Мацкевич невольно раскрыл «страшную тайну», поведав о том, что в Катынском лесу лежали так называемые «краковские» злотые выпуска 1 марта 1940 года, ходившие на территории польского генерал-губернаторства. Замена предвоенных двухзлотовых купюр с датой «xx.xx.1936» на краковские осуществлялась с 8 по 20 мая 1940 года. В то же время первый этап польских офицеров из Козельского лагеря отбыл в Смоленск 3 апреля 1940 года, а последний — 10 мая. Подавляющее большинство польских офицеров, около четырех тысяч человек, отправились в Смоленск до 28 апреля 1940 года. В книге «Катынь» Мацкевич эту свою оплошность исправил.
Как же «двухзлотовки военного выпуска» очутились в апреле — мае 1940 года в Катынском лесу? Следует учитывать и то, что с 16 марта 1940 года польские военнопленные не могли получать и отправлять корреспонденцию. А значит, единственный канал получения польских злотых был перекрыт.
Свидетельство о присутствии в Катынском лесу «двухзлотовок военного выпуска» можно было объяснить ошибкой Мацкевича, однако это совершенно несерьезно. Можно спутать цифру в дате, но не целую фразу. Тогда становится очевидным, что считающиеся расстрелянными весной 1940 года в Козьих Горах поляки были живы после мая 1940 года. Достоверно известно, что немцы после захвата лагерей разрешили переписку пленных поляков с Польшей. Таким образом, двухзлотовки могли быть присланы пленным родными, в надежде, что они понадобятся им при возвращении на Родину. Этот факт является неопровержимым свидетельством расстрела поляков осенью 1941 года.
Ю. Мацкевич также сообщал, что на телах убитых в Катыни офицеров было найдено около 3300 писем и открыток, полученных ими от своих семей из Польши, и несколько написанных ими, но не отосланных в Польшу. Ни одно из этих писем и ни одна из этих открыток, пишет он, не датированы позже апреля 1940 года. Это подтверждают и их семьи в Польше, у которых переписка внезапно оборвалась как раз в это время. Можно было бы подумать, что большевики по тем или иным причинам запретили военнопленным переписку. Но они этого не утверждают, так как у них нет доказательств.
И все же Ю. Мацкевич ошибался. Как уже говорилось, 16 марта 1940 года «военнопленным быв. польской армии, содержащимся в лагерях НКВД, запрещена всякая переписка». Она была возобновлена только 28 сентября 1940 года по предложению П. Сопруненко и указанию замнаркома НКВД В. Меркулова. Принять такое решение начальству пришлось под давлением польских военнопленных из Грязовецкого лагеря, пригрозивших начать «массовую голодовку в знак протеста против запрещения им переписки с семьями и родными». Поэтому даты, проставленные на письмах и открытках, не являются четким доказательством времени расстрела.
Польская версия преимущественно основывается на подобных косвенных и двусмысленных доказательствах. Одним из них являются показания поручика запаса, профессора экономики Станислава Свяневича, которого польская сторона представляет едва ли не очевидцем расстрела польских офицеров в Катыни.
Л. Ежевский в своем исследовании «Катынь. 1940» говорит, что после прибытия 29 апреля 1940 года эшелона с восемнадцатым этапом польских офицеров из Козельского лагеря на железнодорожную станцию Гнездово Свяневича перевели в другой вагон и закрыли в пустом купе. Профессор Свяневич с верхней полки через щелку мог наблюдать то, что происходило снаружи... В момент катынского расстрела он находился в трех километрах от места преступления и собственными глазами видел, как людей уводили на казнь... Все без исключения товарищи профессора Свяневича из 18-го этапа 29 апреля 1940 года были найдены в катынских могилах.
Станислава Свяневича «оставили» в живых, отправили в Смоленск, затем в Москву на Лубянку. В 1941 году на основании советско-польского соглашения от 30 июля 1941 года он был освобожден и в 1942 году выехал в Иран, а затем в Лондон. По мнению российского историка Н. С. Лебедева, С. Свяневич, как и ярый «антисоветчик» полковник С. Любодзецкий, были агентами НКВД и поэтому их оставили в живых.
Но даже в таком случае свидетелей секретных операций НКВД, принимая во внимание царившую тогда подозрительность, за границу попросту не выпускали. Возникает резонный вопрос: насколько соответствует правде утверждение, что Свяневич был свидетелем того, как людей уводили на казнь? И возможно ли то, что свидетелю сверхсекретной операции НКВД дали добро на выезд за границу?
Скорее всего, Свяневич видел, как пленных офицеров из Козельского лагеря грузили в автомашины и увозили. Но куда? Если бы к месту казни, то, принимая во внимание сверхсекретный характер операции, судьба Свяневича была бы предрешена. Его или увезли бы туда же, или расстреляли. То, что Свяневич остался в живых и вышел на свободу, весьма существенное свидетельство в пользу версии, что поляков в тот момент вывозили в лагерь «особого назначения».
Эту версию косвенно подтверждает следующий факт. 27 апреля 1943 года Германское информационное бюро сообщило из Мадрида о заметке корреспондента испанской франкистской газеты «АВС», побывавшего в Катыни еще до сообщения «Радио Берлина». В заметке, в частности, говорилось об обнаруженных при раскопках в Козьих Горах записях расстрелянного польского офицера, в которых он писал, что на расстрел его товарищей забирали «из лагеря ночью».
Эти записи не прояснили вопрос, когда именно — в 1940 или 1941 году — производился расстрел. Вполне возможно, что немцы в дальнейшем скрыли этот дневник именно по причине наличия в нем указаний на события осени 1941 года. Таким образом, обстоятельства расстрела польских офицеров в Катыни до конца так и не известны.
Главная 
